Російську гуманітарку знайти неможливо - зате ті самі продукти продають у магазинах
Начебто гуманітарна допомога з Росії практично недоступна людям на окупованих територіях - натомість продукти першої допомоги розграбовуються і з'являються потім у магазинах. За гроші, звісно.
Про це пише Павло Канигін у репортажі для російської ліберально-опозиційної "Нової газети".
Война отступила, пришел голод
Про российскую гуманитарку слышали все, вот только найти ее могут немногие. А в магазинах тем временем ширится ассортимент продукции из России. Той самой, «первой необходимости»
Война будто завершается. Уже несколько недель в зоне конфликта почти не слышно выстрелов. Замолкли пушки даже в самых напряженных точках — в аэропорту, Дебальцево, в районе Авдеевки. Несколько недель тишины — и кажется, что война ушла совсем. Но это все хорошие новости.
В первую же неделю без войны выяснилось, что в некоторых районах даже относительного благополучного Донецка — голод. А в городах Луганской области голодные смерти, торговля российской гуманитаркой, брошенные персоналом детдома и интернаты для престарелых. И тут и там волонтеры и журналисты обнаруживают в подземных укрытиях людей, которые, несмотря на голод, отказываются выходить наружу. И ждут, когда снова начнется война.
Петровка
В убежище на «Шахте им. Челюскинцев» на всю громкость включен телевизор, в соседнем отсеке у кого-то играет музыка. Тишину здесь не любят. В первые недели войны люди еще выходили наверх, в тишину — бегали домой и в огороды. Попадали под обстрелы. Так что выходить перестали. Теперь тишина длится сутками, а люди так и сидят под землей.
Донецкие волонтеры из группы «Ответственные граждане» нашли их в убежище на «Челюскинцев» только десять дней назад — 19 детей и 15 взрослых. У них почти закончились припасы — овощи, которые копали еще с лета на уцелевших огородах. Волонтеры привезли хлеб, консервы, крупы, детское питание. Сегодня мы вместе приехали еще с хлебом и макаронами. Перед поездкой меня просят надеть резиновые перчатки и маску. Маску я не надеваю.
Вход в убежище — перед зданием конторы шахты. Здания по соседству порушены осколками. Некоторые с пробитыми стенами, какие-то — снесены до основания. Двери в убежище распахнуты. Тянет затхлым — смесью запахов еды, пота, животных и сырости; чем дальше вниз, тем сильнее. Нас лаем встречают собаки. Вход в первый отсек убежища прикрыт засаленным одеялом. Из-за него показывается бледное детское лицо, ребенок спрашивает:
— А это вы Дед Мороз?
В помещении работает обогреватель и сдвинуты матрасы. В грязных колготках по ним ползают годовалые близнецы. Вокруг телевизора расселись подростки. В углу елка с табличкой «От Александра». Нас встречают нетерпеливыми взглядами.
— Волонтеры пришли, — объявила молодая женщина в черном трико. — Как хорошо, что нас нашли.
Вопросы начинают сыпаться без остановки.
— А что слышно наверху? Когда закончится?
— Мы привезли вам хлеба, сахара…
— Уже так давно не стреляют или, может, мы не слышим? Что говорят в Минске?
— Еще немного кофе привезли.
— Кофе! Как давно я не пила кофе, уже и забыла, что это такое…
— Мама, а это Дед Мороз?
— Аня, деточка моя, ну конечно. Так, а что там говорят, вы же должны знать?
— Пусть бы они там уже договорились, Ира. Молимся не переставая, чтобы настал этот мир.
— Нам больше ничего и не нужно. Только бы никто не бомбил.
— А кто вас бомбит?
— Все бомбят, уже и не знаешь ничего, никому не веришь. Не нужно вообще, чтоб стреляли, — женщина постарше негромко заплакала.
— Оксаночка, миленькая, ну, — сказала молодая женщина Ира. — Мы сегодня дежурные здесь вдвоем, смотрим за детьми, за подвалом этим. А мужчины ушли наверх — кто работу искать, кто еду. Но где сейчас найдешь…
— Мы так рады, что вы пришли, — плакала Оксана.
— Ваши мужчины, они ходили за российской гуманитарной помощью из конвоев? — спросил я.
— Ходили, но не нашли нигде, — ответила Ира. — Но где-то же она есть. Хорошо, хоть кто-то ее находит.
— Очень многим она достается и спасает от голода, Россия нас не бросает, — сказала Оксана, успокоившись.
— Откуда вы знаете, что многим достается?
— Всюду раздают, по телевизору это показывали. Сами мы так и не нашли, плохо искали.
— По телевизору сказали, что в Луганской области гораздо лучше с гуманитаркой дела обстоят.
— Ну Россия-то им ближе, лучше, видно, доходит.
— Спасибо за подарки, — сказала нам Аня, та самая девочка лет шести. — Теперь вы придете только через год?
Ребенок тянет к нам руки и хочет обнять. Но Ира тут же перехватывает ее за предплечья, не позволяя дотронуться. Аня начинает плакать, не понимая, почему так. Плач подхватывают дети помладше.
Становится жутко стыдно за все.
Наш водитель Сергей, тоже житель Петровки, в убежище спускаться отказывается:
— Да ну их на хрен, с тифом потом ходить.
Еду для «челюскинцев» мы покупали в одном из работающим супермаркетов на Петровке. На вывеске уже затерто название украинской продуктовой сети «АТБ», теперь это магазин «Лидер». Здесь не выдают чеков, немногочисленные товары в основном украинские, но появился и российский ассортимент.
Российскими сардинами в консервных банках заставлена вся полка. Российского происхождения также детское питание, подгузники, чай.
Для отчета нам нужна была хотя бы какая квитанция. Кассир говорит, что сможет написать от руки, нужно пять-шесть минут, но очередь оказывается против — все торопятся. Мы пытаемся объяснить, чем занимаемся.
— Я тогда тоже голодающий, — возмущается мужчина позади нас. — Я семью кормлю, вы меня задерживаете!
— У вас в тележке водка и коньяк.
— И что? У нас же скоро Новый год или как?
Луганские республики
О катастрофе в Первомайске, 50-тысячном городке на западе Луганской области, стало известно только в начале декабря. «Народный мэр» Евгений Ищенко выложил на YouTube несколько роликов, в которых жаловался, что город без еды и воды, а гуманитарка никак не доберется.
Надо сказать, добраться до Первомайска крайне сложно даже в сопровождении представителя ДНР. Вместо двух часов, если ехать из Донецка, уходит четыре. Лишние два часа съедают остановки и досмотры на блокпостах внутри Луганской области, которые относятся к конфликтующим между собой группировкам боевиков.
Если ДНР еще выглядит некоей централизованной структурой, а власть донецких сепаратистов распространена и на районы, в ЛНР царит полный хаос. По дороге в Первомайск мы проехали через участок, подконтрольный непосредственно самой ЛНР (Красный Луч), затем участок Казачьей народной республики (Перевальск), затем территорию «Призрака» Мозгового (Алчевск и окрестности) и наконец в Стаханове оказались снова у казаков. На казачьих блокпостах висят хоругви с Богоматерью, а сами казаки в чумазых дореформенных телогрейках российской армии просят сигарет и еды.
На руках у меня «разрешение на журналистскую деятельность» в городе в течение двух часов, выданное в Стаханове. На задней стороне этого разрешения 10 правил поведения журналиста в «КНР». Среди них — обязательство предоставлять на согласование все отснятые и подготовленные материалы и согласие на их удаление, если казакам что-то не понравится.
Сам Первомайск в «казачьей республике» тоже считают своим. Но казак и «народный мэр» Ищенко заявляет, что власть здесь принадлежит исключительно местным жителям.
— И никакие казаки и кто бы он ни был, если он не отсюда корнями, не могут тута командовать, — убеждает меня Ищенко, невысокий мужчина с крупным лицом.
К Ищенко нас доставляет из Стаханова молодой казак — без сопровождения «КНР» сюда никак. Рассказывает, что свет и газ в городе появился только пару недель назад. До этого с самого лета — не было ничего. Местным жителям казаки выдавали только по 1/4 буханки хлеба. Но с декабря дважды организовывали сухпайки. При этом сам город казаки объявили закрытой территорией. Для въезда и выезда необходима виза комендатуры — отсюда и эти нелепые разрешения на двухчасовую журналистскую деятельность. Позже сегодня все это мне подтвердят сами первомайцы. Позже я увижу очереди людей за едой, но еще больше — за этой визой на отбытие. Кто-то хочет уехать совсем, но многие за пенсиями и переводами, чтобы потом вернуться назад.
Правда, Ищенко при встрече почему-то стал все эти вещи отрицать: «У нас вообще-то свобода да демократия полная».
Он встретил нас у здания почты, где еще вчера началась раздача пособия для пенсионеров. В очереди около двадцати пожилых женщин и несколько мужчин. Каждому полагается по 1800 гривен.
— Деньги Луганск прислал, — говорит Ищенко. — Мы, конечно, сами по себе, но не признавать Луганск теперь тоже нельзя. Но и они в ответ должны приравнять нас к Сталинграду. Город весь разрушен!
— У вас не было ни света, ни воды.
— Кто говорит? Все у нас было и есть.
— Люди говорили по-другому.
— Ну, люди, — нахмурился Ищенко.
Затем отвел меня в сторону и тихо продолжил.
— Были проблемы, конечно. Но ты пойми, я такую шумиху тут поднял, в такие места залез, понимаешь, откуда не вылезают. Вот нас и заметили, все сделали, все направили нам, а то не хотели же направлять. Но теперь-то зачем опять лишний раз, так сказать критиковать, чтоб опять перекрыли?
Я спросил, знает ли Ищенко, что стало с Козицыным — атаманом «Казацкой республики», подозреваемым луганскими сепаратистами в хищении угля и гуманитарки, которого месяц назад убрали отсюда российские военные.
— Он все еще ваш босс?
— Он скоро вернется, — помрачнел Ищенко.
Между тем в очереди за пособием поднялся шум.
— Ну и что — перерегистрировалась?! — кричала пенсионерка и, увидев Ищенко, быстро зашагала к нему. — Помогите! Не дают денег, говорят, что раз я перерегистрировалась на Украину и Лисичанск и там получаю, то здесь не дадут.
— А как вы хотите?
— Я тут хочу получать, а там не хочу! По глупости туда поехала, а жить там негде!
— Это вы мне так говорите, а кто вас знает на самом деле…
— Да что ж вы говорите такое, — женщина стала рыдать.
— Давайте так: вы и тут хотите, и там. Интересно. Не пойдет, — возмутился Ищенко. — Раньше — да, мы вам и автобусы организовывали в эти Лисичански, а теперь все, другой порядок — деньги только для тех, кто остался.
— Да тут почти все переоформилися на Украину! — закричала женщина.
— Не знаю про всех, у нас деньги под расчет…
— Да все видят, как вы сами живете!
Ищенко с казаками окружает толпа возмущенных людей. Мы быстро покидаем площадь и своих сопровождающих.
Первомайск
Город пострадал в боях серьезно. Линия передовой находится всего в 3 километрах от центра. Вышли из строя водонапорная и газовая станции, не было света. Кое-где его не восстановили до сих пор. Постоянные перебои с водоснабжением. Разрушены школа и больница, крытый рынок, несколько панельных пятиэтажек — почти полностью. Во многих зданиях сгорели крыши и выбиты стекла. В городе не видно машин, а люди встречаются только на почте и главной площади, где осталось несколько продуктовых магазинов, а по утрам раздают хлеб. В магазине в центре люди стоят только за хлебом и крупами. На полупустом мясном прилавке — масло, колбаса, но никто к нему не подходит. Несколько стариков издали рассматривают витрину и уходят, не купив ничего. На выходе я останавливаю одну из них, женщину лет 75-ти со впалыми щеками.
— Почему вы без денег? — говорю. — На почте уже выдают.
— Да я уже вчера пошла, а меня там нет в списках, — отвечает женщина. — Сказали, чтоб пришла попозже, а они все перепроверят. Так я пока на огород…
— Вы сегодня ели?
— Да ели, тут хлеб выдают по четвертинке. А вы с Москвы? Передавайте привет, у меня там много друзей, я их всех помню.
Женщину зовут Галина Матвеевна, ей только 67.
— Соленья раньше им отправляла. Вообще если бы не огород, то я не знаю. Когда стреляли, бегала все повыдергала, все свистело и дрожало, но я почти все спасла. А теперь сижу и думаю, это ж на зиму ничего не засолила, вот те дура. А где теперь огурчик-помидорчик добыть? Надо как-то добыть.
— Вам бы уехать отсюда надо, — говорю.
— Вот тут опять же продают по четыре с половиной картошки кило, а в Снежном соседка рассказывает, что по 3. Почему такая цена у нас? Я хожу и удивляюсь.
— Галина Матвеевна...
— Вот так и живем. Но хорошо хотя бы погреб у меня большой
— Вы слышите меня?
— Слышу, конечно. Но ставить в погреб нечего. У меня первый раз в жизни такое…
Еще одну местную пенсионерку встречаю рядом с закрытой аптекой. Ольга Константиновна работала до войны в школе, на лето уехала в Ростов. Но вернулась осенью в самый разгар боевых действий у Первомайска.
— До декабря стреляли так, что никаких мыслей в голове не было, — рассказывает женщина. — Я с самого начала говорила, не надо нам отделяться и на референдуме проголосовала против. Базы у нас нет, понимаете?
— Вы оформили себе пенсию на Украине?
— Не смогла, некуда же там, и надо за все платить. А тут два раза вот раздавали продукты — сахар, гречку полкило, консерву, хлеб. На три-четыре дня этого хватает. Потом опять не знаешь, что поесть.
— Это была российская гуманитарка?
— По-русски было написано на консервах.
Очередь за разрешением на въезд/выезд между тем выросла в два раза. Начиналась она у входа в кинотеатр «Заря», где сидят чиновники-казаки. И заканчивалась уже у бронзового Ленина, начищенного до блеска. Люди стояли на морозе, и было непонятно, почему их не пустят в огромное фойе кинотеатра.
— Меры предосторожности, — объяснил мне толстый казак в папахе.
— У вас и так закрытый город, какие еще меры?
— Укропы не дремлют, парень. Все ради победы.
Добровольцы из России
По дороге назад на блок-посту в Перевальске казаки подсадили в нашу машину двух мужчин лет 30-ти со спортивными сумками — до Красного Луча. Костик и Черный оказались добровольцами из России, Костик из Тольятти, Черный из Ставпрополя. Оба — участники чеченской войны. С начала декабря они воевали в «республике Мозгового», но решили перевестись в Донецк.
— У них там не с украми война, а друг с другом, — негодовал Костик. — Мозговой поставил ротным у нас труса-пулеметчика, позывной «Борода» Когда в начале декабря укры в атаку пошли, «Борода» этот со взводом спрятался в подвале: буду, говорит прикрывать вас с тыла. А на хрен ты нам нужен с тыла?
— Да. А потом вылез, когда все закончилось, такой смелый. Нашел паренька 20-летнего, который спрятался на остановке. Сказал, что будет расстреливать за уход с позиции, еле отговорили. Потом мы его по-тихому домой отправили, в Ростов.
— Он кажется по картам был у нас. Картограф.
— Борода денег вообще не платит, жратвы нет ни фига, ходим в обносках, оружие старое. Сам он без опыта.
— Недавно вообще был край. Кто-то вскрыл его почту, а этот дурак там хранил все наши данные: фотографии, адреса, личные данные.
— Теперь это везде есть. Никуда за границу не поедешь — ни с семьей отдохнуть, ни вообще.
— Да у вас тут беспредел полный, я уже целый день офигеваю, — сказал мой сопровождающий от ДНР Николай. — В Донецке все по-другому. Правильно делаете, что переводитесь.
— Да мы еле ушли. Не хотели же отпускать. Мол, не уходите, завтра уже все будет и деньги, и гуманитарка.
— Переходите, короче, к нам в ДНР на контракт.
— Нельзя на контракт. В России же за это статья. Нас предупреждали, что хоть и за своих, но не подписывать ничего.
— Мы вообще сразу в Донецк хотели, но в Ростове сказали, что пока распределят на Алчевск.
— А где там в Ростове? — спросил я.
— Да на базе, где мост еще такой большой строится. Там кафе «Башня» рядом, — сказал Костик. — Улица Левобережная.
— Хорошее кафе, — подтвердил Черный. — А как у вас с оружием в Донецке?
— Все зашибись, — сказал мой Николай. — Мы же нациков летом чем лупанули по всем фронту? Россияне помогают!
— Ну вот и мы россияне, — обрадовался Костик.
— Но тема вообще странная какая-то идет тут. У нас в роте на 70% где-то пацаны с России были, ваши совсем не хотят воевать, блин, — сказал Черный.
— Да, в Донецке та же фигня. Считай, вы россияне за нас воюете, а наши сидят на жопе, — недовольно согласился сопровождающий. — Я это не пойму. Как это?
— Что-то тут не правильно, — сказал Костик.
— Может, местным просто не нужна эта война? — предположил я.
— Да ты че, укропы тут всех порежут тогда! — не согласился Костик. — Я сюда приехал, только потому что не выдержал, посмотрел по телеку, что они творят, это же полный …!
— Не, без россиян нам не выстоять, — сказал Николай. — Я вам к Абхазу рекомендую, пацаны. Он командир отличный. Опыт боевой, все четко, еда, форма новая.
— А после войны что будете делать? — спросил я.
— Не знаю даже. На «ВАЗе» жопа, опять всех сокращают. В Чечню уже не возьмут меня…
— Отдыхать поедем, в Крым, — засмеялся Черный. — Не жить ведь уже.
